Итак, мне было 13 лет. Этот возраст характерен тем, что со мной начались мелкие, а потом и довольно крупные неприятности, когда я хозяйничала на кухне. Но происходили они только в отсутствии взрослых. С десяти лет я уже готовила пищу на всю семью: маму, бабушку, младшего брата... Мама и бабушка работали, и очень часто кухарить приходилось мне. До 13 лет все было спокойно, а потом началось: то рассыплется мука сама по себе, то кружка нахально и совершенно без моего участия нальет воды в сковородку с жарящимся луком - вонь, гарь и все испорчено. То в каше молочной оказывается перец, то в вареники попадают угли из печки. То перевернется таз с посудой, да еще приходится и воду с пола убирать...

В общем, много чего происходило. Сейчас это называется полтергейст, а тогда я ни слова этого, ни явления не знала. Но с самого детства ощущала в себе и рядом с собой что-то постороннее - так что эти “чудеса” меня не удивляли, просто их немного боялась. И, по возможности, старалась не оставаться на кухне одна: в присутствии чужих “чудес” не было. Самое простое и естественное объяснение всех “чудес” - возможные проделки брата. Но для такого вывода нет оснований - брат днем был в детском саду. Кстати, в его присутствии “чудес” тоже не было.

Ни маме, ни бабушке не говорила о том, что бывает у меня на кухне, когда хозяйничаю там одна. Бабушка кое о чем догадывалась, но молчала. Молчала и я. А что оставалось делать? Я была достаточно взрослая. Понимала, что такого быть не может. Рассказать, значит прослыть “чокнутой” - есть такое “милое” словечко. Кому этого хочется?! Вот и мне не хотелось. Я и так уже к этому времени успела прослыть “странной” девочкой, а среди ровесников - “с приветом”. Ну, мол, не совсем дура, а так, “с приветом”...

Так я и оставалась один на один со всеми странностями, и внутренними, и внешними... Врагу не пожелаю такого. Но мало-помалу неприятности стали переходить в приятности: так, сама собой появлялась вода, если я, заигравшись с подругами, забывала ее принести. То пол окажется чистым, хотя я его не мыла, то посуда вымоется сама собой. Конечно же, я пыталась увидеть, кто это делает! Сами понимаете, не верила, будто посуда ни с того, ни с сего сама “моется”.

Но все попытки были безуспешными. Ехидненькое “хи-хи-хи!” - было единственным “свидетельством” чужого присутствия.

В это время я поняла, что и в лесу кто-то бродит рядом, охраняет меня. За грибами ли я шла, за ягодой ли, с подругами ли, с мамой ли или одна - всегда рядом был невидимый, но явно ощущавшийся “кто-то”. Я и не боялась ничего в лесу, я же не одна!

Надо сказать, “кто-то”, бывший рядом со мной практически всегда, не вызывал во мне страха, нет, но некоторые проделки были достаточно неприятными, их-то я и боялась, а самого этого своего невидимого “спутника” я не боялась совсем. Мне даже чего не хватало, если я не ощущала его рядом. Сам этот “спутник” мой был хоть и невидим, но вполне реален: мог довольно ощутимо двинуть кулаком в бок, если я замешкалась; спокойно, с ехидным “хи-хи!” мог наступить на ногу, если я шла недостаточно (по его мнению!) быстро; крепко, до синяков, хватал за руки. Так что в его реальности я не сомневалась. Иногда развлекался: подсовывал, скажем, кнопку канцелярскую на мой стул, и когда я с воплем вскакивала, смеялся. Тихое, ехидненькое “хи-хи-хи!” - подсказывало мне, кто это сделал. Мог вылить чернильницу на любимое платье и смеялся, когда я ревела. Правда, потом чернильное пятно пропадало, хотя чернильница оставалась пустой.

Когда мне исполнилось 13 лет и когда меня совсем “допек” этот мой “друг-недруг” невидимый, я рассказала обо всем этом соседке, старушке бабе Дуне, маме моей любимой учительницы. Баба Дуня отнеслась к этому спокойно, с доверием к моим словам и сказала мне так: “Это, Таня, домовой. Он добрый, раз играет с тобой и охраняет тебя. Ты его не бойся, а попроси показаться - тогда он отстанет от тебя. Он хоть и добрый, а все же - нечистая сила, и грех человеку общаться с ней”.

Так я и сделала. Однажды ночью попросила его показаться... Как же он тяжело вздохнул! И тогда я в первый и последний раз поговорила с ним.

“Ну, зачем тебе надо меня видеть? Разве нам так плохо. Ну, хочешь, я не буду больше тебя пугать: Играть будем чаще, помогать буду во всем. Я многое могу - только не проси меня показаться, ладно?” Но я уперлась: “Покажись!” “Ладно, смотри”, - и рядом вдруг появилось мохнатое существо ростом мне до плеча, с мохнатым же лицом и очень грустными глазами. Руки - человечьи, только маленькие и очень-очень горячие. Он гладил меня по лицу. Больше всего он был похож на большого плюшевого мишку... Только лицо более человечье, как и руки. “Насмотрелась? - спросил, ну и все на этом, надо прощаться, нельзя нам показываться людям, нельзя. Но я тебя люблю очень и не мог отказать, тем более, что ты сама чуть-чуть похожа на меня”. “Чем?” - спросила я. “Всем... - ответ сопровождался знакомым ехидным “хи-хи-хи! - Ну, все давай прощаться, что ли... я еще какое-то время буду рядом, но ты уже не увидишь, не услышишь, не почувствуешь меня...” - голос домового был грустным и лицо тоже. Он обнял меня, прижался на секунду щекой к щеке и исчез за печкой.

Всего раз, случайно совсем, я видела его еще там же, за печкой. Он мелькнул и снова исчез. И уже - навсегда. Я часто звала его, плакала, но его не было. Никогда больше не было.

Сказать, что я его вовсе не чувствую около себя в иные моменты, встав уже взрослой женщиной, матерью, я не могу. Мне кажется, что я по-прежнему не одна, но, быть может, это только самовнушение.

Татьяна ВАНИЧЕВА, Хабаровский край.